1. При первом приближении к теме региональных конфликтов на постсоветском пространстве мы сталкиваемся с популярным дискурсом о конфликтах – рядом представлений, интерпретаций и заменяющих интерпретации описаний и хроник, отражающих реакцию советского-постсоветского социума (журналистской и политической среды как его части) на особо глубокие проявления общего кризиса советской системы. Стоит заметить, что при самостоятельной ценности данного пласта представлений, его изучение максимально далеко от эффективности, в случае, если исследователь пытается понять механику и возможные причины конфликтных ситуаций.
2. Второе приближение: вопрос о классификации. Обычно в популярное представление о конфликтах в бывших советских республиках включаются наиболее яркие события, относительно подробно отображённые прессой – конфликт вокруг Нагорного Карабаха, война в Абхазии, столкновения в Приднестровье. Однако, только начав расширять список конфликтных ситуаций на рубеже 80-90-х годов (погромы различных групп в Ферганской долине, разгон демонстраций в Тбилиси и Вильнюсе, столкновения на Западной Украине, вплоть до политических митингов и манифестаций и московских событий 1991 и 1993 годов), приходится признать, что рассматриваемый период богат на конфликтные ситуации разного типа и происхождения и бросающиеся в глаза крупные конфликты лишь наиболее серьезные появления общего повышенного фона конфликтности. При этом необходимо определить их в какую-то группу, присвоив ряд общих признаков. Наиболее удачная попытка это сделать предпринята Эмилем Паиным – он предложил выделить среди множества конфликтов крупные региональные войны, в ходе которых применялись тяжёлые вооружения и регулярные воинские подразделения. Такого рода войн на постсоветском пространстве было шесть – карабахская, южно-осетинская, приднестровская, абхазская, таджикская и чеченская (Паин Э. Этнополитический маятник: динамика и механизмы этнополитических процессов в постсоветской России/ Ин-т социологии РАН, М., 2004).
3. Именно этот признак оказывается ключевым в вопросах о классификации и первых подходах к причинно-следственным связям. Привлечь в противостояние политиков, экономических агентов, этнических или региональных групп тяжёлое вооружение и регулярные подразделения могли только элитные группировки (их можно назвать политическими, но в советский период они были скорее тотальны). Таким образом, под региональными войнами мы рассматриваем противостояние советских-постсоветских элит с применением крайних рычагов воздействия друг на друга – насилия.
4. Абсолютно невозможно такое противостояние в пределах быстро меняющегося советского пространства без участия элит – в Союзе была жёсткая монополия государства на насилие и владение оружием. Таким образом, речь идёт не столько об этнических, экономических или каких-то других противоречиях масс, а о борьбе и противоречиях элитных групп на фоне общей социальной нестабильности.
5. Стоит заметить, что дополнительным стимулом к углублению кризисных ситуаций была ослабленность монополии госструктур на насилие в ряде регионов Союза. Конфликт элит Армянской и Азербайджанской ССР, поначалу принявший форму взаимных этнических депортаций и столкновений милицейских подразделений, сторон рано или поздно мог вылиться в полномасштабную войну, но дополнительным фактором эскалации конфликта стало распространение стрелкового оружия среди горцев НКАО, которые по-своему могли реагировать на особенности внутренней политики властей советского Азербайджана. Распространение оружия среди простого населения как дополнительный фактор эскалации также важен в случае с такими горными территориями как Абхазия, Южная Осетия, Таджикистан и Чечня. При этом не все регионы с ослабленной монополией государства на силу пережили региональные войны. Сопротивление населения в большинстве случаев можно признать реакцией на инициативы элит.
6. Также важную роль в конфликтах сыграла система контроля над частями, подчинёнными МинОбороны СССР. В распоряжении суверенизующихся союзных республик были только подразделения республиканских МВД – милиция и внутренние войска. Автономии и неформальные стороны конфликтов могли опираться на самоорганизацию населения и новосозданные регулярные подразделения. Танки, артиллерия, авиация и пр. даже расположенные на территории Грузии, Азербайджана или Таджикистана оставались подконтрольны союзному центру до декабря 1991 года, после того – правительству Российской Федерации. В ряде случаев играла роль инициатива армейских чинов или кризисные ситуации в армейских частях. Часть союзного тяжёлого вооружения начала попадать в армии бывших союзных республик в ходе «раздела общего имущества», однако, решающее слово было за Москвой. Так, значительное усиление грузинской армии связано с доброй волей российского руководства, передавшего республике ряд арсеналов ГРВЗ для подавления сторонников Звиада Гамсахурдиа. Попадание тяжёлого вооружения элитам по статусу не имевшим к нему доступа (власти АССР, АО или самопровозглашённой Приднестровской ССР) связано с частной инициативой военных, неформальном попустительством центрального руководства РФ, борьбой различных политических групп в Москве. Стоит отметить, что в Таджикской войне российские войска принимали непосредственное участие, а роль бывших советских войск, расквартированных в Приднестровье, в противодействии частям молдавской полиции и войск – решающая (Как делается политика в США и России, ред. Дж.Р. Азраэл и др. М., 1996).
7. Советские элиты были привилегированным классом. Элит в Союзе было много, они были сложно устроены. Только АТД было пятиуровневым. Перестройка, кажется, началась в основном как эмансипация элит – по принципу «вам больше свободы, с вас больше ответственности». Причины этой эмансипации были как в ограниченности управленческого ресурса – центральна власть была уже не в силах директивно разрешать многообразие локальных проблем, ей требовалось большое содействие местных элит, так и в подпиравшем «общественном мнении элит», которые хотели как минимум устойчивости и закрепления своего привилегированного статуса. Как оказалось, думали в первую очередь о собственности (фундаментальное) и локальной власти (Юрий Чаусов «Революционные сны белорусской элиты»). Союзные власти надеялись на общую лояльность, но переоценили её (урок не выучен до сих пор, лояльность на местах была переоценена на Украине в 2004 году, в Киргизии в 2005 году и т.д.). Население было в целом лояльно, а вот элиты… В итоге, нехватка ресурсов, невозможность справиться с управлением такой сложной системой как позднесоветский социум, внутренние противоречия устройства элит и попытка разрешить управленческий кризис быстрой передачей полномочий на места, вылились в общую деконструкцию советской системы.
8. Общие признаки кризиса: тотальная регионализация, выразившаяся во всеобщей игре на повышение статусов и набирание всевозможных прав элитами всех уровней – от властей союзных республик до властей автономных областей и крупных городов, нарушение ранее сложившихся правил игры, множественные дисбалансы, связанные с упразднением неформального статуса Союзного центра как третьего центра силы, независимого посредника в отношениях советских автономий со своими собственными автономиями (Советское пространство: конструкция и деструкция /Иное: хрестоматия нового российского самосознания, Москва, 1995).
9. В действиях большинства властей союзных республик в кризисный период прослеживается простая и логичная стратегия на установление тотального контроля над официально выделенной территорией – все ниши, ранее занятые Центром, теперь должны быть заняты местной столицей, автономии по возможности подавлены, оппозиция лишена влияния. Т.е. речь шла о создании унитарного во всех отношениях политического пространства. Простейшим идеологическим обоснованием подобных действий были ссылки на суверенитет советских квазигосударственных образований над собственной территорией.
10. В советском общественно-политическом дискурсе тема суверенитета была тесно связана с темой нации. Этническое понимание сути нации, закреплённое в советской политической традиции, начиная с И.Сталина, приводило к следующей логичной идеологической платформе – этническому национализму (Тишков В. Реквием по этносу: исследования по социально-культурной антропологии – Наука, М., 2003). Этнонационалистическая логика действий, совмещённая со стремлением к тотальному контролю над территорией, чревата формированием этнически унитарного политического пространства с негарантированным статусом этнических меньшинств. Нервная реакция меньшинств, особенно институционализированных в советском АТД, естественна.
11. В свою очередь руководство подчинённых союзным республикам автономий владело соответствующей этнонационалистической логикой. Если Азербайджан – унитарное политическое пространство для азербайджанцев, то НКАО должна стать унитарным политическим пространством для армян и, что логично, объединиться с основным армянским политическим пространством.
12. Подобная логика действий не нова для советского пространства. Взаимные этнические чистки ранее полиэтничных территорий в Армении и Азербайджане, начавшись в 1918 году, были лишь приостановлены, постепенно процесс шёл весь советский период с отдельными всплесками (например, в 50-х годах) и окончательно закончился в 90-х (Сидиков Б. Новое или традиционное: региональные группировки в постсоветском Азербайджане /Вестник Евразии 2(25), 2004). Так идеи австро-венгерских социал-демократов второй половины 19 века был окончательно реализованы на периферии Восточной Европы в конце 20-го века – в Закавказье и бывшей Югославии.
13. Ещё одним мотивом действий элит локальных автономий часто была попытка сохранить status quo позднесоветского периода. Грузинские автономии были мало обрадованы юрисдикционными нововведениями и пристальным вниманием к своим внутренним делам близкого соседа. Они предпочли и до сих пор предпочитают опеку удалённой и менее мелочной Москвы. Status quo в Приднестровье был в основном связан с привилегированным статусом русскоязычного населения, который оказался подверженным опасности эрозии в условиях резкого роста этнонационалистических настроений в Молдавии. В итоге вся политика ПМР последних 15-18 лет направлена поддержание данного статуса и игнорирование постсоветских нововведений (в основном политических и экономических границ в пределах постсоветского пространства).
14. Коллапс новых государств и элит. Союзный центр, не справляясь со своими полномочиями, передавал их на места. Их почти везде принимали с энтузиазмом, но не везде с ними справлялись. Где-то лакуны бывшей центральной власти не заполнялись ничем. Подобная ситуация описывается не иначе как failed state. Как о коллапсировавших государствах можно уверенно говорить об Азербайджане, Грузии, Таджикистане и Молдавии периода войн. Кроме того, как оказалось, взращиваемые в тепличных условиях этнические элиты не всегда могли даже верно сориентироваться в ситуации быстрых изменений советской системы. Анализ деятельности и высказываний Звиада Гамсахурдиа или молдавского руководства 1990-1992 годов быстро приводит к мысли о неадекватности основных ответственных за принятие решений лиц. Сложно назвать рациональным и долгоиграющий конфликт азербайджанской и армянской элит (Лурье С. Армянская политическая мифология и её влияние на формирование внешней политики Армении и Нагорного Карабаха / http://svlourie.narod.ru/armenian-myth/).
15. Как дополнительный фактор остроты кризисных ситуаций в рассматриваемых случаях можно предположить и часто упоминаемые для российского северного Кавказа дисбалансы модернизации. Аграрные отсталые регионы с мощными традиционными институтами лишаются возможности и дальше существовать в состоянии поддержанной извне стабильности. Противоречия между внутренним устройством социума и внешними вызовами обостряются, модернизационные процессы нарастают лавинообразно, стихийно и в наиболее извращённых формах. Один из классических примеров – низкая занятость при выросшем потенциале социальной мобильности. Молодёжь, не сдерживаемая в поведении и жизненном выборе традиционными институтами, и не имеющая возможности реализации новых функций в стабильном индустриальном обществе, попадает в маргинальные течения, берётся за оружие, социализируется через участие в модернистских акциях прямого действия. Возможность снижения остроты ситуации, похоже, заключена в трудовой миграции. Есть очень серьёзные подозрения, что стабилизация в Молдавии и Таджикистане тесно связана с представившейся возможностью «схлынуть» «лишнему» населению.
